Неточные совпадения
Покамест упивайтесь ею,
Сей легкой жизнию, друзья!
Ее ничтожность разумею
И мало к ней привязан я;
Для призраков закрыл я вежды;
Но отдаленные надежды
Тревожат
сердце иногда:
Без неприметного следа
Мне было б грустно мир оставить.
Живу, пишу не для похвал;
Но я бы, кажется, желал
Печальный жребий свой прославить,
Чтоб обо мне, как верный друг,
Напомнил хоть
единый звук.
Я жду тебя:
единым взором
Надежды
сердца оживи
Иль сон тяжелый перерви,
Увы, заслуженным укором!
Я, конечно, все свалил на свою судьбу, прикинулся алчущим и жаждущим света и, наконец, пустил в ход величайшее и незыблемое средство к покорению женского
сердца, средство, которое никогда и никого не обманет и которое действует решительно на всех до
единой, без всякого исключения.
Аркадий ощущал на
сердце некоторую робость, когда при первых звуках мазурки он усаживался возле своей дамы и, готовясь вступить в разговор, только проводил рукой по волосам и не находил ни
единого слова.
Хотел бы в
единое слово
Излить все, что на
сердце есть…
Ныне не в редкость, что и самый богатый и знатный к числу дней своих равнодушен, и сам уж не знает, какую забаву выдумать; тогда же дни и часы твои умножатся как бы в тысячу раз, ибо ни
единой минутки потерять не захочешь, а каждую в веселии
сердца ощутишь.
Многие из «высших» даже лиц и даже из ученейших, мало того, некоторые из вольнодумных даже лиц, приходившие или по любопытству, или по иному поводу, входя в келью со всеми или получая свидание наедине, ставили себе в первейшую обязанность, все до
единого, глубочайшую почтительность и деликатность во все время свидания, тем более что здесь денег не полагалось, а была лишь любовь и милость с одной стороны, а с другой — покаяние и жажда разрешить какой-нибудь трудный вопрос души или трудный момент в жизни собственного
сердца.
Приими сии муки и вытерпи, и утолится
сердце твое, и поймешь, что и сам виновен, ибо мог светить злодеям даже как
единый безгрешный и не светил.
— Не знаю я, не ведаю, ничего не ведаю, что он мне такое сказал,
сердцу сказалось,
сердце он мне перевернул… Пожалел он меня первый,
единый, вот что! Зачем ты, херувим, не приходил прежде, — упала вдруг она пред ним на колени, как бы в исступлении. — Я всю жизнь такого, как ты, ждала, знала, что кто-то такой придет и меня простит. Верила, что и меня кто-то полюбит, гадкую, не за один только срам!..
Труд сего писателя бесполезен не будет, ибо, обнажая шествие наших мыслей к истине и заблуждению, устранит хотя некоторых от пагубныя стези и заградит полет невежества; блажен писатель, если творением своим мог просветить хотя
единого, блажен, если в
едином хотя
сердце посеял добродетель.
Но буде страсти ваши опытностию, рассудком и
сердцем направлены к концу благому, скинь с них бразды томного благоразумия, не сокращай их полета; мета их будет всегда величие; на нем
едином остановиться они умеют.
Пред ним стояли два юноши, возраста почти равного,
единым годом во времени рождения, но не в шествии разума и
сердца они разнствовали между собою.
А может случиться — подумать боюсь! —
Я первого мужа забуду,
Условиям новой семьи подчинюсь
И сыну не матерью буду,
А мачехой лютой?.. Горю от стыда…
Прости меня, бедный изгнанник!
Тебя позабыть! Никогда! никогда!
Ты
сердца единый избранник…
И когда пришел настоящий час, стало у молодой купецкой дочери, красавицы писаной,
сердце болеть и щемить, ровно стало что-нибудь подымать ее, и смотрит она то и дело на часы отцовские, аглицкие, немецкие, — а все рано ей пускаться в дальний путь; а сестры с ней разговаривают, о том о сем расспрашивают, позадерживают; однако
сердце ее не вытерпело: простилась дочь меньшая, любимая, красавица писаная, со честным купцом, батюшкой родимыим, приняла от него благословение родительское, простилась с сестрами старшими, любезными, со прислугою верною, челядью дворовою и, не дождавшись
единой минуточки до часа урочного, надела золот перстень на правый мизинец и очутилась во дворце белокаменном, во палатах высокиих зверя лесного, чуда морского, и, дивуючись, что он ее не встречает, закричала она громким голосом: «Где же ты мой добрый господин, мой верный друг?
Скрижаль… Вот сейчас со стены у меня в комнате сурово и нежно в глаза мне глядят ее пурпурные на золотом поле цифры. Невольно вспоминается то, что у древних называлось «иконой», и мне хочется слагать стихи или молитвы (что одно и то же. Ах, зачем я не поэт, чтобы достойно воспеть тебя, о Скрижаль, о
сердце и пульс
Единого Государства.
Кончен завтрак. Стройно пропет Гимн
Единого Государства. Стройно, по четыре — к лифтам. Чуть слышное жужжание моторов — и быстро вниз, вниз, вниз — легкое замирание
сердца…
— Скажу, примерно, хошь про себя, — продолжал Пименыч, не отвечая писарю, — конечно, меня господь разумением выспренним не одарил, потому как я солдат и, стало быть, даров прозорливства взять мне неоткуда, однако истину от неправды и я различить могу… И это именно так, что бывают на свете такие угодные богу праведники и праведницы, которые
единым простым своим
сердцем непроницаемые тайны проницаемыми соделывают, и в грядущее, яко в зерцало, очами бестелесными прозревают!
Ну скажи же, моя милая, по совести, разве каждая женщина в глубине своего
сердца не мечтает о такой любви —
единой, всепрощающей, на все готовой, скромной и самоотверженной?
— Слава всевышнему! — сказал он, поднимая глаза к небу. — Его волей вселяется в
сердца людей маловедомых великое изречение: «Блюдите, да не презрите
единого от малых сих!»
«Аще, — подумал он, — целому стаду, идущу одесную,
единая овца идет ошую, пастырь ту овцу изъемлет из стада и закланию предает!» Так подумал Иоанн и решил в
сердце своем участь Серебряного. Казнь ему была назначена на следующий день; но он велел снять с него цепи и послал ему вина и пищи от своего стола. Между тем, чтобы разогнать впечатления, возбужденные в нем внутреннею борьбою, впечатления непривычные, от которых ему было неловко, он вздумал проехаться в чистом поле и приказал большую птичью охоту.
— Ласточка моя, в уме… Ты всех нас спасешь, всех до
единого, а то весь дом врозь расползется. Старик я… не люб тебе, да ведь молодость да красота до время, а
сердце навек.
О, дай забыть хоть на
единый час
Моей судьбы заботы и тревоги!
Забудь сама, что видишь пред собой
Царевича. Марина! зри во мне
Любовника, избранного тобою,
Счастливого твоим
единым взором.
О, выслушай моления любви,
Дай высказать все то, чем
сердце полно.
—
Но если в ней
единое пятно,
Единое, случайно завелося,
Тогда — беда! как язвой моровой
Душа сгорит, нальется
сердце ядом,
Как молотком стучит в ушах упрек,
И все тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах…
Друг весны, певец любезнейший,
Будь
единой мне отрадою,
Уменьши тоску жестокую,
Что снедает
сердце страстное.
Вы понимаете, нежный детский ум, чистое
сердце… аще кто соблазнит
единого из малых сих…
И когда все народы земли будут завидовать вашей доле; когда имя Россиянина будет именем счастливейшего гражданина в мире — тогда исполнятся тайные обеты Моего
сердца; тогда вы узнаете, что Я хотела, но чего не могла сделать; и признательность ваша почтит равно и дела Мои, и Мою волю:
единая награда, к которой добрые Монархи могут быть чувствительны и по смерти своей!»
Признаем во глубине
сердец благодетельность Монархического Правления и скажем с Екатериною: «Лучше повиноваться законам под
единым Властелином, нежели угождать многим» (12).
Сия утешительная истина в устах Монарших пленяет
сердце — и неизмеримая Империя, под скипетром Венценосца, следующего правилам Екатерины, кажется мне счастливым семейством, управляемым
единою волею отца, по непременным законам любви его.
Не долго это
сердце увядало,
И мир ему! — в
единый миг оно
Любить и ненавидеть перестало...
(Прим. автора)] во гробе, в сынах моих нет духа воинского, я воспитала их усердными гражданами: они могут умереть за отечество, но
единое небо вливает в
сердца то пламенное геройство, которое повелевает роком в день битвы».
Он был мой друг. Уж нет таких друзей…
Мир
сердцу твоему, мой милый Саша!
Пусть спит оно в земле чужих полей,
Не тронуто никем, как дружба наша,
В немом кладбище памяти моей.
Ты умер, как и многие, без шума,
Но с твердостью. Таинственная дума
Еще блуждала на челе твоем,
Когда глаза сомкнулись вечным сном;
И то, что ты сказал перед кончиной,
Из слушавших не понял ни
единый.
Скорее в душную тюрьму!
Оттуда
сердцу моему
Единый в жизни луч отрады
Мерцает… Так огонь лампады
До вечной сени гробовой
Горит над каждою головой…
— Не о хлебе
едином, сказано в писании… Ну вот и оправдалось. Схватило за
сердце и сосёт… и будет сосать, пока простора не дашь душе… Завалили мы душу-то всяким хламом, она и стонет без воздуха-то.
— «
Сердце наше привлекла еси, сестро моя, невесто!
Сердце наше привлекла еси
единым от очию твоею,
единым монистом выи твоея!.. Что удобреста сосца твоя, сестро моя, невесто! Что удобреста сосца твоя паче вина, и воня риз твоих паче всех аромат? Сот искáпают устно твоя, невесто! Мед и млеко под языком твоим и благовоние риз твоих, яко благоухание Ливана!»
Сердце, молодая еще кровь, воображение, потребность женской ласки — точно замерли в нем. За целый год был ли он хоть единожды, с глазу на глаз, в увлекательной беседе с молодой красивой женщиной?.. Ни
единого раза… Не лучше ли так?
Мы уверены, что довольно было бы
единого слова вашего к сохранению тайны, но мы ведаем также и слабость
сердца человеческого и потому, над священною книгою религии, наполняющею
сердца всех нас, приемлем, для обеспечения себя, клятвы ваши, связующие вас посредством сей священной книги с нами: для того требуем мы клятвы к хранению тайны, дабы профаны, не понимающие цели братства, не могли издеваться над оною и употреблять во зло.
— Незнакомый мне мир, с его прелестями, не пленяет меня, я смирилась перед неисповедимою волею Господа моего, отнявшего у меня первую и последнюю мирскую привязанность, я благословляю за это Святое Имя Его, я сама истолковала это в смысле призыва к служению Ему
Единому и с чистым
сердцем, со свободною волею отдаю себя этому служению… Матушка-игуменья, — вдруг опустилась она перед матерью Досифеей на колени, — благословите постричься…
Через несколько дней после этого, на одном из обворожительных праздников, который давала Элен, на своей даче на Каменном Острову, ей был представлен немолодой, с белыми как снег волосами и черными, блестящими глазами, обворожительный m-r de Jobert, un Jésuite à robe courte, [г-н Жобер, иезуит в коротком платье,] который долго в саду, при свете иллюминации и при звуках музыки, беседовал с Элен о любви к Богу, к Христу, к
сердцу Божьей Матери и об утешениях, доставляемых в этой и в будущей жизни
единою истинною, католическою религией.
Я еще сознавал тот момент, когда тоска и сон дошли до
сердца и залили его, но дальше все: и сознание, и страх, и отрывочные мысли о происходящем — все погасло в чувстве
единой и все исчерпывающей, все покрывающей тоски.
— Прости меня, Настя. Безвинно погубил я тебя. Погубил. Прости,
единая любовь моя. И благослови детей в
сердце своем. Вот они: вот Настя, вот Василий. Благослови. И отыди с миром. Не страшись смерти. Бог простил тебя. Бог любит тебя. Он даст тебе покой. Отыди с миром. Там увидишь Васю. Отыди с миром.